Приключение в ночь под Новый год (другой перевод) - Страница 4

- Будьте так добры, завесьте ваше зеркало.

- А, - воскликнул хозяин, - как вы поздно, генерал Суваров!{270}

Хозяин завесил зеркало, и тут с неуклюжей поспешностью, я бы даже сказал, хоть и торопливо, но на редкость неповоротливо, в подвал вбежал низкорослый сухонький человечек, закутанный в пальто какого-то неопределенного бурого цвета, которое, пока он скакал по подвалу, завивалось множеством трепещущих складок вокруг его тела так, что в неровном свете масляных фонарей чудилось, будто сходятся и расходятся несколько фигур, как в энсленовских фантасмагориях{270}. При этом он яростно потирал замерзшие ручки, спрятанные в рукава, и восклицал:

- Какой холод, какой холод... вот так холод! У нас в Италии таких не бывает, не бывает.

Наконец он уселся между мной и долговязым и недовольно буркнул:

- Что за ужасный дым, ну вы и насмолили. Однако клин клином вышибают. Эх, была бы у меня хоть одна понюшка!

У меня как раз лежала в кармане блестящая отполированная металлическая табакерка, которую, помнишь, ты мне как-то подарил, я тут же ее достал, чтобы угостить того, кто поменьше ростом, табаком. Но едва он ее увидел, как разом оттолкнул обеими руками и заорал:

- Долой, долой это мерзкое зеркало!

В его голосе было что-то ужасное, я удивленно взглянул на него и увидел, что он стал совсем другим. Когда он вбежал в подвал, у него было привлекательное моложавое лицо, а теперь на меня уставился смертельно бледный, увядший старец с глубоко запавшими глазами. В ужасе я шарахнулся к долговязому.

- Господи, смотрите, смотрите... - начал было я. Однако он нимало не заинтересовался этим, будучи всецело поглощен созерцанием своих растений с Чимборасо. А тут тот, что поменьше ростом, потребовал "северного винца", как он претенциозно выразился. Разговор постепенно оживился. Правда, в обществе того, что поменьше ростом, мне было как-то не по себе, зато долговязый умел высказывать по поводу, казалось бы, сущих пустяков немало глубоких и парадоксальных мыслей, хотя выражал их коряво, с трудом подыскивая слова, позволяя себе иногда вставить и непристойность, что, однако, придавало его суждениям забавную оригинальность, и таким образом ему удавалось, внутренне все больше покоряя меня, сглаживать то неприятное впечатление, которое производил наш низкорослый собеседник. А он, вроде бы движимый какими-то пружинами, ни минуты не сидел спокойно, ерзал на стуле, бурно жестикулировал, и меня буквально мороз подирал по коже, когда он оборачивался ко мне то одним лицом, то другим. Надо сказать, двуликий больше глядел на долговязого, чей невозмутимый покой так разительно контрастировал с его вертлявостью, поворачиваясь к нему своим старческим лицом, однако уже не таким устрашающим, каким я увидел его, когда протянул ему табакерку... Наша бренная жизнь есть не что иное, как игра масок, где мы все носим различные личины, но нет-нет да и проглянет в озаренных глазах наш истинный дух, и его не обманешь, он безошибочно узнает среди окружающих тех, кто ему сродни. Так, видно, и случилось, что мы трое, такие своеобразные господа, сошлись здесь, в этом погребке, и хоть и не с первого взгляда, но все же узнали друг друга. В нашем разговоре зазвучал тот юмор, который доступен только смертельно раненным душам.

- Да, - заметил долговязый. - Тут дело не обошлось без крючка, без загвоздки.

- Господи, - подхватил я, - куда только черт не вколачивает крючки - то в стены комнат, то в беседки, то в изгородь, увитую розами, а мы, проходя мимо, зацепляемся и оставляем на них клочья своих душевных сокровищ. Похоже, почтенные господа, что с нами со всеми случилось нечто в этом роде. И именно поэтому я нынешней ночью оказался тут без шляпы и без пальто. Они, как вам известно, остались висеть на крючке в прихожей советника юстиции.

При этих словах и долговязый, и тот, что поменьше ростом, содрогнулись, словно на них неожиданно обрушился тяжелый удар. Низкорослый вмиг обернулся ко мне своим уродливым старческим ликом и, тут же вскочив на стул, поправил занавеску на зеркале, а долговязый тем временем принялся усердно протирать фонарь. Разговор наш с трудом снова склеивался, на этот раз речь зашла о молодом смелом художнике по имени Филипп{272} и о написанном им портрете принцессы, который он только что закончил, исполненный любви и благочестивой тоски по возвышенному, что было пробуждено в нем божественной чистотой образа повелительницы.

- Сходство поразительное! - воскликнул долговязый. - И все же это не портрет, а чистой воды образ.

- Поразительно точно, - согласился я. - Можно сказать, украденное зеркальное отражение.

Тут низкорослый резко вскочил, опять повернул ко мне свое стариковское лицо со сверкающими от гнева глазами и прокричал:

- Какая нелепость!.. Какое безумие!.. Кто это может украсть из зеркала отражение? Кому это под силу? Уж не о черте ли ты думаешь, в конце концов? Ха-ха, братец! Да ведь он бы расколол своими грубыми когтями зеркальное стекло, и тонкие белые руки этой барышни поранились бы об острые осколки и были бы залиты кровью. Дурацкое предположение... Эй ты! Покажи-ка мне такое отражение, такой украденный зеркальный образ, не то я спущу тебя туда вниз, по лестнице в тысячу ступеней!

Долговязый поднялся на ноги, подошел вплотную к низкорослому и сказал:

- Не следует озорничать, мой друг, не то вас могут зашвырнуть вверх по лестнице и у вас будет весьма жалкий вид с вашим собственным зеркальным отражением...

- Ха-ха-ха! - закатывался до визга тот, что поменьше ростом, в приступе безумного задора. - Ха-ха-ха! Ты так думаешь? Да, ты так думаешь? Однако моя прекрасная черная тень всегда при мне. О ты, жалкое создание, моя тень - при мне, при мне!..